ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

«4 ноября 1836 года Пушкин получил по городской почте анонимный пасквиль — «диплом на звание рогоносца». Текст «диплома» и адрес на конверте были воспроизведены печатными буквами, небрежно начерченными. Этот документ запечатан был красным сургучом. Печать изображала некие эмблемы наподобие масонских: тут были и циркуль, и пингвин, и огненный язык с «оком» внутри. Вот перевод французского текста: «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, в великом капитуле, под председательством уважаемого великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».

Каков смысл этого пасквиля? Для Пушкина он был ясен. При чем тут Нарышкин? Вот именно в нем-то и было все дело. Дмитрий Львович Нарышкин был знаменитым супругом знаменитой красавицы Марии Антоновны, любовницы императора Александра. Он был великолепным рогоносцем и величаво нес этот титул всю свою жизнь. Пасквиль объявил Пушкина «коадъютором» Нарышкина, то есть его заместителем, иными словами: М. А. Нарышкина была наложницей царя Александра, а теперь занимает ее место в алькове царя Николая не кто иной, как Наталья Николаевна, супруга поэта» (Г.И, Чулков, «Жизнь Пушкина», гл.14, IV).

Далее Г.Чулков (как и все, согласные с официальной версией) хочет отстоять тезис о супружеской верности Наталии Николаевны, но отчего-то не замечает, что рисует Пушкина в совсем уж неприглядном свете: «Пушкин был в ужасе от, очевидно, уже распространившихся слухов об интимной связи Натальи Николаевны с царем, Пушкин знал, что связи не было, но он также знал, что клевета бывает иногда равносильна действительному факту. И, кроме того, нет дыма без огня. Ухаживания царя и кокетство с ним Натальи Николаевны не были плодом его воображения. Очевидно, все это знали. И он, Пушкин, пользовался милостями того самого царя, который рассчитывал цинично на благосклонность его жены! На поэта напялили придворный мундир и дали ему денег, не достаточных для жизни, но совершенно достаточных для позора. Что делать? Прежде всего, надо делать вид, что он, Пушкин, не понял страшного намека. Надо покончить с этим негодяем Дантесом. Пусть все думают, что «диплом» намекал на этого кавалергарда» (там же).

То есть Пушкин вызывает на дуэль (где участники часто гибнут) молодого человека, который просто «ухаживал за ней (за Натальей Пушкиной – А.П.), как и за многими другими дамами» (там же) с целью развеять неприятный для него слух. Тогда выходит, что прав Владимир Соловьев, писавший: «Нет такого житейского положения, хотя бы возникшего по нашей собственной вине, из которого нельзя бы было при доброй воле выйти достойным образом. Светлый ум Пушкина хорошо понимал, чего от него требовали его высшее призвание и христианские убеждения; он знал, что должно делать, но он все более и более отдавался страсти оскорбленного самолюбия с ее ложным стыдом и злобною мстительностью… Не говоря уже об истинной чести, требующей только соблюдения внутреннего нравственного достоинства, недоступного ни для какого внешнего посягательства, — даже принимая честь в условном значении согласно светским понятиям и обычаям, анонимный пасквиль ничьей чести вредить не мог, кроме чести писавшего его. Если бы ошибочное предположение было верно и автором письма был действительно Геккерн, то он тем самым лишал себя права быть вызванным на дуэль, как человек, поставивший себя своим поступком вне законов чести; а если письмо писал не он, то для вторичного вызова не было никакого основания. Следовательно, эта несчастная дуэль произошла не в силу какой-нибудь внешней для Пушкина необходимости, а единственно потому, что он решил покончить с ненавистным врагом» (В.C. Соловьев, «Судьба Пушкина», X, XI).

И там же: «Разве не унизительно для великого человека быть пустой игрушкой чуждых внешних воздействий, и притом идущих от таких людей, для которых у самого этого человека и его поклонников не находится достаточно презрительных выражений?»

Но вся ситуация и облик Пушкина меняются, если ненавистным врагом Пушкина был не балбес Дантес, а государь император Николай I.

Напомним вкратце историю отношений Пушкина и Николая I.

В сентябре 1826 года Пушкина из Михайловской ссылки вызывают в Москву, где в это время после коронации находится император Николай I. Состоялась личная встреча Пушкина с императором. После беседы Пушкин получил разрешение жить там, где он хочет. Свои произведения для разрешения на публикацию он должен был теперь направлять самому императору. В июле 1831 года недавно женившийся Пушкин пишет начальнику III отделения Бенкендорфу письмо с просьбой разрешить ему «заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках». Николай наложил резолюцию: «принять его в Иностранную Коллегию… для написания Истории Петра Первого». «Высочайше повелено требовать из гос. казначейства с 14 ноября 1831 года по 5.000 руб. в год на известное его императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии деньги тит. сов. Пушкину» (Резолюция на рапорте гр. Нессельроде от 4 июля 1832 г.). При этом в николаевское время «обычный губернаторский годовой оклад со столовыми составлял 3432 руб.» (Л. Беловинский, «Жизнь русского обывателя. От дворца до острога». Кучково поле, 2014, гл.3). То есть оклад у Пушкина был больше, чем у губернатора.

В самом конце 1833 года Пушкину был пожалован придворный чин камер-юнкера. (Отметим, что таким образом Пушкин попал «за кавалергардов»: «Одно из преимуществ придворных чинов и дам, которое они разделяют вместе с высшими государственными сановниками, заключается во входе за «кавалергардов», т. е. в праве собираться во время больших при Высочайшем Дворе выходов в зале, ближайшем ко внутренним апартаментам. Подле этого зала ставится в некоторых торжественных случаях пикет кавалергардского полка, отчего произошло и самое выражение: «вход за кавалергардов» (ЭСБЕ, Придворные чины и придворное ведомство)). Вот как Пушкин в дневниковой записи отреагировал на пожалование: » 1 января. Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau.

Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа. Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума.

Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством. Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, — а по мне хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским вокабулам и арифметике…»

(Аничков – это Аничков дворец, которым владел Николай I и в котором он часто жил. Маркиз Филипп Данжо был известен своими мемуарами о дворе Людовика XIV, для которых, по словам публикатора П.-Э. Лемонте, характерны «низменные подробности и плоский стиль». О том, кто такой Безобразов, скажем чуть позже).

«По просьбе Пушкина царь разрешил ему получить 20 000 рублей заимообразно из казны для напечатания «Истории Пугачева»» (Чулков, гл.13, I). Долг должен был быть погашен продажами книги, которую Пушкин еще даже не написал.

Однако, несмотря на все эти царские милости, 15 июня 1834 года Пушкин пишет Бенкендорфу довольно дерзкое письмо с просьбой об отставке: «Граф! Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу и покорнейше прошу ваше сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение. В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы, которое соизволил мне даровать его величество, не было взято обратно. Остаюсь с уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга Александр Пушкин.15 июня. С.-Петербург» (А. С. Пушкин, Собр. Сочинений в 10 тт., М.: ГИХЛ, 1959—1962. Том 10. Письма 1831–1837).

Пушкин, однако, отозвал свою просьбу, получив от Жуковского следующее письмо: «Государь опять говорил со мной о тебе. Если бы я знал наперед, что побудило тебя взять отставку, я бы ему объяснил все, но так как я и сам не понимаю, что могло тебя заставить сделать глупость, то мне и ему нечего было отвечать. Я только спросил: нельзя ли как это поправить? – Почему ж нельзя? отвечал он. Я никогда не удерживаю никого и дам ему отставку. Но в таком случае все между нами кончено. Он может однако еще возвратить письмо свое».

Что Пушкин и сделал: «Граф! Несколько дней тому назад я имел честь обратиться к вашему сиятельству с просьбой о разрешении оставить службу. Так как поступок этот неблаговиден, покорнейше прошу вас, граф, не давать хода моему прошению. Я предпочитаю казаться легкомысленным, чем быть неблагодарным. Со всем тем отпуск на несколько месяцев был бы мне необходим. Остаюсь с уважением, граф, вашего сиятельства нижайший и покорнейший слуга.
Александр Пушкин.3 июля».

В письме Жуковскому от 4 июля Пушкин объясняет свое прошение об отставке тем, что оно было сделано «в минуту хандры и досады на всех и на все». Однако 6 июля в ответ на упреки Жуковского, что письма Бенкендорфу написаны слишком «сухо», Пушкин уже так оправдывает свои мотивы: «Идти в отставку, когда того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие – какое тут преступление? какая неблагодарность?»

Так отчего же уйти в отставку и покинуть двор требуют «будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие»? Ведь биографы Пушкина считают, что Наталья Николаевна познакомилась с Дантесом только в 1835 году. В чем тогда причина желания Пушкина покинуть двор через пол года после своего назначения камер-юнкером? Ответ очевиден: на красавицу Наталью Николаевну, грубо говоря, положил глаз сам Николай I.

Еще в 1833 году Пушкин в письме жене в Петербург из Болдина призывал: «не кокетничай с царем» (11 октября 1833 г.).

Об этом едва ли не во всех письмах жене из Болдина:

«Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась» (8 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург).

В письме 30 октября Пушкин уже не сдерживается: «Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая <тебе задницу>; есть чему радоваться!… Гуляй, женка; только не загуливайся… Да, ангел мой, пожалуйста не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься…» (30 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург). В этом письме царь не упоминается, однако это вполне закономерно при таком тоне и опасности перлюстрации письма.

И вскоре опять: «…кокетство ни к чему доброму не ведет… К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc. etc. Не говоря об cocuage…» (6 ноября 1833 г. Из Болдина в Петербург). Cоcuage — это положение рогоносца. Такая была у поэта золотая Болдинская осень.

А вот что Пушкин писал жене непосредственно после своего прошения об отставке:

«… А о каком соседе пишешь мне лукавые письма? кем это меня ты стращаешь? отселе вижу, что такое. Человек лет 36; отставной военный или служащий по выборам. С пузом и в картузе. Имеет 300 душ и едет их перезакладывать — по случаю неурожая. А накануне отъезда сентиментальничает перед тобою. Не так ли?

А ты, бабенка, за неимением того и другого, избираешь в обожатели и его: дельно. Да как балы тебе не приелись, что ты и в Калугу едешь для них. Удивительно! — Надобно тебе поговорить о моем горе. На днях хандра меня взяла. Подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковых балах» (Около (не позднее) 14 июля 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод).

Выделенный в письме курсивом тот (обожатель) – так Пушкин, опасаясь вскрытия своих писем, называл императора.

Вот, к примеру, каким комментарием сопровождено близкое по времени написания еще одно письмо Пушкина жене: «На того» — т. е. на Николая I по поводу перлюстрации писем» (Пушкин: «Письма последних лет, 1834—1837», Л.: Наука, 1969., письмо 40, Прим.9).

Вот еще об обожателе: «Сам Пушкин говорил Нащокину, что <царь>, как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены» (П.В. и В. А. Нащокины, «Рассказы о Пушкине, записанные П.И. Бартеневым»).

Вот письмо, которое Пушкин из Москвы написал жене в Петербург: «Какие бы тебе московские сплетни передать?…И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако ж видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола» (6 мая 1836 г.)

«Кто-то» – это, по общему мнению, опять император, который был большим любителем балерин.

Завершим этот ряд следующим свидетельством: «Император Николай был очень живого и веселого нрава, а в тесном кругу даже и шаловлив. При дворе весьма часто бывали, кроме парадных балов, небольшие танцовальные вечера, преимущественно в Аничкинском дворце, составлявшем личную его собственность еще в бытность великим князем. На эти вечера приглашалось особое привилегированное общество, которое называли в свете «аничковским обществом» и которого состав, определявшийся не столько лестницею служебной иерархии, сколько приближенностью к царственной семье, очень редко изменялся. В этом кругу оканчивалась обыкновенно масленица и на прощание с нею в folle journee//безумный день (фр.)//, завтракали, плясали, обедали и потом опять плясали. В продолжение многих лет принимал участие в танцах и сам государь, которого любимыми дамами были: Бутурлина, урожденная Комбурлей, княгиня Долгорукая, урожд. графиня Апраксина, и, позже, жена поэта Пушкина, урожденная Гончарова» (Граф М. А. Корф, «Из записок». Рус. Стар., 1899, т. 99, стр. 8) .

Николай I, вообще, был большим любителем амурных приключений с многочисленными дамами. Эти приключения сам он благодушно называл «васильковыми дурачествами». При этом император, по его понятиям, вел себя довольно благородно и после более-менее длительной связи выдавал свою любовницу замуж с хорошим приданным, а затем обеспечивал ее мужу быстрое продвижение по службе. Для краткости процитируем Н. А. Добролюбова: «Можно сказать, что нет и не было при дворе ни одной фрейлины, которая была бы взята ко двору без покушений на ее любовь со стороны или самого государя или кого-нибудь из его августейшего семейства. Едва ли хоть одна из них, которая бы сохранила свою чистоту до замужества. Обыкновенно порядок был такой: брали девушку знатной фамилии во фрейлины, употребляли ее для услуг благочестивейшего, самодержавнейшего государя нашего, и затем императрица Александра начинала сватать обесчещенную девушку за кого-нибудь из придворных женихов». (Статья Добролюбова «Разврат Николая Павловича и его приближенных любимцев» появилась в 1855-м, в год смерти Николая I). Защитники добродетелей Николая парируют, что Добролюбов был разночинцем и о придворных нравах знал понаслышке. Однако именно такую ситуацию рисует граф Лев Толстой в повести «Отец Сергий». Вполне вероятно, что в повести Толстого нашла отклик история С.Д. Безобразова, рассказом об одном эпизоде которой Пушкин вроде бы случайно разбил в дневниковой записи рассуждения о своем камер-юнкерстве.

«Дело, конечно, в том, что Пушкин вновь пользуется приемом расшифровки своих мыслей смежным эпизодом. Флигель-адъютант Безобразов ревновал красавицу-жену к Николаю Павловичу, ухаживающему по созданной им традиции за той, кого он сделал фрейлиной и которую сам недавно выдал за Безобразова. Отсюда понятны и бессильное бешенство Безобразова, и ее попытка апеллировать к царице, и гнев царя, кончившийся арестом Безобразова и его ссылкой на Кавказ» (М.А. Цявловский, «Записи в дневнике Пушкина об истории Безобразовых»). ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>